[hiraizen]

Название: Бесцветный
Авторы: esplodio и requiem rain
Пейринг/Персонажи: Айзен/Хирако
Размер: мини, 2190 слов
Жанр: драма, АУ в каноне
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: Все и всех имеет Кубо Тайто
Саммари: У арранкара Хирако Шинджи нет номера, цели и даже любимого цвета.

В пустыне все тусклое. Почти все. Единственные яркие цвета, которые иногда замечает Шинджи — густой красный цвет чужой крови и светлый, желтоватый — собственных волос, почти не скрытых под пластинами костяного панциря.
Шинджи обычно не волнует, что цветов так мало: большую часть времени он думает о том, как выжить и кого съесть. Но иногда он смутно вспоминает еще один цвет — яркий, теплый, почти горячий, — и тоска по нему становится такой сильной, что заглушает даже голод. Потом голод побеждает, и Шинджи отправляется на охоту опять.
Так происходит до тех пор, пока он не оказывается в странном месте.

Как он попал сюда, Шинджи не знает. Он уверен, что было что-то, какой-то момент, который привел его из белой, голодной пустыни сюда, в большой замок, но он его не помнит. Не помнит и то, как трескались пластины на нем, как ломались, оголяя такую беззащитную по сравнению с ними кожу, как голос из хриплого становился более внятным, почти человеческим. Зато помнит, как вокруг вмиг появились и нахлынули цвета: глубокий цвет стен, смазанные пятна чужих, неестественно ярких волос, красочная полоска прямо перед ним — малиновая, как подсказала неожиданно память.
Цвета громоздились перед ним, въедались в сетчатку — и Шинджи закричал, закрывая слезящиеся глаза, сжимаясь в комок на холодном полу. Кто-то что-то сказал, по коже скользнула теплая ткань, а потом стало темно, тихо и спокойно.

Когда Шинджи открывает глаза в следующий раз, то понимает, что не чувствует того тоскливого, вечного голода, который был всегда. Он одет во все белое и, хотя собственная кожа и кажется слишком плохой, непрочной защитой, ему уже не холодно.
В комнате нет зеркал, и поэтому он медленно ощупывает лицо, бережно ведет пальцами по обломку маски, оставшемуся у виска. Шинджи привык чувствовать эти костяные пластины везде, касаться их такими же пластинами и когтями, а не кончиками непривычно чувствительных пальцев, и поэтому черты лица без маски кажутся ему на ощупь уродливыми, непривычно тонкими. Он досадливо кривится.

— Хирако Шинджи, — монотонно произносят у него за спиной. Шинджи моментально вскидывается, оборачивается на звук — но вошедший не представляет опасности, вошедший тонкий и бледный, такой же ломкий на вид и уродливый, как и он сам.
— Ты кто? — все же уточняет Шинджи, напрягаясь, готовясь отразить возможную атаку.
— Улькиорра Шиффер, — ровно отвечает стоящий перед ним. — Один из Эспады, как и ты. Пойдем. Айзен-сама сказал привести тебя в зал.
Шинджи по-прежнему смотрит на него настороженно, но этот Улькиорра спокойно ждет, не нападает и не выглядит опасным. В итоге он выходит из комнаты за ним и катает на языке это странно знакомое «Аааайзеееен», пока они идут куда-то.

Когда Хирако входит в зал, Айзен невольно замирает на троне и все вглядывается в ссутуленную фигуру, неловко шагающую за Улькиоррой. Видеть его таким — неуверенным, почти беззащитным без привычного костяного панциря, — очень странно. Особенно учитывая, что последний раз он видел Хирако человеком сто лет назад.
Неожиданно было встретить его тогда в Уэко Мундо, но, безусловно, любопытно — посмотреть, что стало с его бывшим капитаном за то время, которое он скитался по пустыне и пытался выжить. Любопытно, какой он теперь.
— Хирако Шинджи, — произносит Айзен с улыбкой, приветствуя и представляя одновременно. — Ваш новый соратник.
Он не называет ни номера, ни звания — не говорит ничего, что могло бы охарактеризовать Хирако или помочь составить впечатление о нем. Тот произведет его сам, Айзен уверен.
Хирако наверняка не понимает еще, что он здесь делает и какова его роль, но Айзен уверен и в том, что впоследствии он придет к нему за ответами на вопросы, которые непременно появятся, на которые не смогут ответить остальные.
Если, конечно, Хирако остался собой.

Шинджи не сразу понимает, что все не так хорошо, как может казаться — сначала он просто рад, что этот изматывающий голод наконец-то исчез.
Потом понимает, что его нечем возместить.
Улькиорра рассказывает ему об этом странном Айзене, о том, как себя с ним нужно вести, говорит все это заученно, словно под чью-то диктовку. Остальная Эспада смотрит на него настороженно, напряженно отвечает на вопросы. Разговоры не клеятся.
Легко понять, почему: годы пустыни ни из кого из них вмиг не вытравишь, а арранкар без номера — слишком подозрительный и ненадежный «соратник» для тех, кто привык подчиняться жесткой иерархии цифр.
Шинджи не знает, почему у него нет ни номера, ни рутинных заданий, ни какой-либо цели — только неизменное место за всеобщим столом во время переговоров. Не знают этого и остальные, но продолжают смотреть косо, ждать подвоха. Шинджи ждет этого и сам — подвоха, напряжения, стычки.
Это и происходит.

— Давно хотел спросить, — издевательски тянет долговязый Нойтора, застывший в коридоре нелепым подобием вопросительного знака, — что ты здесь забыл?
Хороший вопрос. Шинджи с удовольствием бы поискал на него ответ, если бы это не было поводом для драки.
— Чай здесь хороший, — ухмыляется Шинджи. Нойтора юмора не понимает: щурится зло — и впечатывает ладонью в стену рядом с тем местом, где только что был Шинджи.
Тот смеется. Он все еще не слишком свыкся со своим новым телом, но даже сейчас он движется быстрее этого Нойторы. Правда, хорошее, пьянящее ощущение собственного превосходства быстро сменяется недоумением и даже разочарованием: Шинджи сильнее, он понимает это, но Нойтора — Пятый, а он сам — никто.
Драка выходит короткой, резкой и скучной.
Шинджи вытирает кровь со скулы и идет к Айзену.

Когда Хирако появляется перед Айзеном, тот не удивлен: пожалуй, он даже ожидал, что эта встреча произойдет несколько раньше. Когда Хирако слегка склоняет голову в почтении, Айзен не удивляется тоже, хотя это нельзя назвать нормальным. Когда Хирако без доли иронии произносит «Айзен-сама», улыбка у Айзена слегка подрагивает непроизвольно. Все это было бы привычным и правильным, будь на месте вошедшего любой другой арранкар. Но не Хирако.
Впрочем, в сложившихся обстоятельствах все верно, идеально верно. Айзен никогда бы не подумал, что знакомый ему Хирако-тайчо способен с такой точностью следовать продиктованным правилам, придерживаться их и исполнять.
Знакомый ему Хирако-тайчо вошел бы без стука и приглашения, едва ли не с порога поинтересовавшись «Ну и какого хрена здесь творится, Соуске?», наплевав, разумеется, на все формальности.
Айзену есть, с чем сравнивать. И в этом тоже есть определенная доля интереса.
— Здравствуй, Хирако Шинджи, — приветствует он его со своего трона, улыбается мягко. — Хочешь что-то спросить?
— Хочу получить номер, — Хирако явно раздражен и отвечает уже не так почтительно, невзирая на то, что Айзен демонстрирует ему свою благосклонность и доброжелательность.
Айзен и не удивляется такому заявлению, практически требованию. Если бы Хирако не осмеливался требовать, то интерес к нему был бы моментально потерян — сам Хирако был бы потерян. Сейчас же Айзен даже позволяет себе улыбнуться чуть более явно, узнавая за этой фразой знакомое и понятное.
— Ты и без него неплохо справляешься, — говорит он, очевидно намекая на недавнюю стычку с Пятым.
— Я его заслужил, — упрямо отвечает Хирако, но Айзен только улыбается еще доброжелательнее и поправляет:
— Ты думаешь, что заслужил его. Но при чем здесь я?
— Что это значит? — Хирако хмурится.
— Ты считаешь, что жизнь остальной Эспады лучше? — интересуется Айзен без насмешки, а затем поднимается со своего места и неспешно спускается к Хирако — ступень за ступенью. — Какой, ты думаешь, станет твоя?
Айзен знает, как ответил бы на этот вопрос Хирако-тайчо, может предсказать ответ арранкара, но как ответит Хирако Шинджи?
Тот медлит недолго — улыбается широко и криво, напряженно слегка.
— Какой бы она не была, я справлюсь.
Айзен улыбается в ответ. Узнает. И тихо уточняет:
— Уверен?
Сейчас, подойдя к Хирако ближе, он может ощутить идущую от него легкую настороженность. Он понимает, что в этот раз это недоверие не имеет ничего общего с тем, что знает — знал когда-то — Хирако: все дело в жизни в пустыне, в инстинктах пустого. Но оно настолько схоже с тем, что было частью его характера, что это даже забавно.
— Уверен, — отрезает Хирако, будто пытается тем самым удержать на расстоянии. Айзен понимает — но не подыгрывает.
Айзен подходит к нему совсем близко, заглядывает в глаза с какой-то нечитаемой улыбкой и спрашивает тихо, почти ласково, проводя одновременно с тем пальцами по краю костяной маски на его лице:
— И на что бы ты согласился, чтобы изменить свою жизнь?
И здесь эта уловимая настороженность переходит в откровенную напряженность. В глазах Хирако появляется выражение, схожее с паникой в зрачках загнанного зверя — но он смиряет себя, прикрывает веки и отвечает с видимым усилием, будто говоря заученную речь:
— На все, Айзен-сама.
И Айзена передергивает.
Он убирает как-то порывисто руку, отворачивается и идет обратно, на ходу бросая:
— Я понял тебя. Проследи за разработками Заэля. Доложишь обо всем мне завтра.

Когда Шинджи отходит от зала подальше, то почти падает на стену, вжимается в холодный белый камень и зажимает рот ладонью, бессильно кусает пальцы. Его колотит от отвращения — к себе? К Айзену? Он не может понять.
Смутное чувство, тяжелое и знакомое идет откуда-то изнутри, путает мысли. Ему кажется, что что-то не так, что так не должно быть — и это не отрицание того, кого загнали в угол, а странная уверенность: в том, что Айзен не имеет права так поступать с ним, в том, что сам Шинджи не должен так унижаться.
В том, что когда-то все было не так.
Очень болит голова.

Айзен возвращается в свою комнату, выходит на балкон и хмурится, чувствуя колющее, непонятное раздражение. Он ошибся — сильно, досадно ошибся, когда отдавал Улькиорре указания, когда намеренно игнорировал Хирако, когда ожидал, что результат будет удивительным и забавным.
Как оказалось, такая покорность со стороны Хирако была ему не нужна — она была дикой, неестественной и раздражающей. Он не хотел такого арранкара.
Он не хотел видеть Хирако таким.
Как оказалось, он предпочел бы испытывать отвращение не от ответа Хирако, а от прикосновений к нему. Ведь Хирако более не был шинигами — он был подобием шинигами, возвращенным к нормальной жизни лишь его милостью, и сильных, настоящих эмоций у Айзена вызывать был не должен.
Но обломанная кость маски была не отталкивающей на ощупь, а непривычно гладкой и ровной. А щека Хирако, которой он коснулся, когда опускал ладонь — горячей.

Когда Айзен заканчивает слушать не слишком интересующий его отчет, он спрашивает, глядя на Хирако внимательно:
— Ты не думал о том, кем был до того, как оказался здесь?
— Я не помню этого, — отвечает Хирако, начиная растерянно хмуриться. Судя по его лицу, он уже задумывался над этим, но ответа не нашел.
Айзен кивает ему головой, как будто понимает его проблему. Сочувствует. Переживает. Не улыбается даже.
— В редких случаях у арранкаров или пустых может сохраняться их память, — произносит он задумчиво.
— Очевидно, я не тот случай, — пожимает плечами Хирако с деланным равнодушием. Ему явно неприятен этот разговор. Но Айзен не будет его щадить. Не сейчас.
— Эспада не состоит из тех, кто выполняет функции, данные мной. Скорее, я всего лишь направляю их сильные стороны в верное и эффективное для них русло, — поясняет он с улыбкой. — Но для этого необходимо знать того, с кем имеешь дело.
Он поднимается с легкостью и не отводит от Хирако взгляда, чтобы отмечать перемены в его настроении, в его мимике — с каждым новым своим шагом. Хирако помнит, чем это кончилось в тот раз. И явно не желает повторения, хоть и старается держать лицо.
— Ты видел Заэля, — продолжает между тем Айзен. — Он — ученый, и занимается тем, что ему нравится. А ты, Хирако Шинджи, знаешь, что нравится тебе? — спрашивает он негромко, останавливаясь совсем близко.
Хирако перед ним так и стоит растерянно, не зная, что ответить. Впрочем, Айзен от него ответа и не ждет. Не сейчас.
— Знаешь, кто ты такой? — улыбается он, тихо задавая свой вопрос, и касается виска — того, что не скрыт под осколком маски. А затем отстраняется, будто опомнившись, и произносит: — Благодарю за отчет. Можешь быть свободен.
Он знает, что Хирако еще какое-то время смотрит ему в спину до того, как повернуться и уйти.

В затылке у Шинджи тянет, а сон не приходит, хотя он уже битый час таращится в безликий светлый потолок. Думает.
Когда можно было не думать, а просто охотиться, драться и жрать, было проще. Хотя сейчас сложнее не только из-за этого — еще и из-за обрывков цветов, которые громоздятся у него в голове, резкие, непонятные, похожие то ли на вспышки, то ли на воспоминания.
Теплый, солнечный — такой похожий на цвет его собственных волос — не греет. Он колючий и резкий, он громкий и неприятный, но почему-то понятный и близкий. Этот пляшущий шумный солнечный зайчик хочется поймать и прижать, чтобы не дергался, чтобы дал себя рассмотреть — но он постоянно ускользает, как и память.
Серебристый цвет, похожий на свет луны здесь, надежный и спокойный. И опасный — настолько, насколько может быть опасным красивый отблеск стали на занесенном мече.
Глубокий синий не холодный совершенно — он сдержанный, отстраненный, и это по-своему правильно.
Цвета вертятся в голове, вселяя в Шинджи странную уверенность, спокойствие — и такую же странную тоску. Он не может вспомнить, при чем тут они. Не может вспомнить одного цвета — того, самого главного.
Шинджи хмурится до тех пор, пока не проваливается в тяжелый, мутный сон.

Айзен решает зайти к Хирако неожиданно для самого себя, хотя уже далеко за полночь. Он чувствует странную досаду, шагая по знакомому коридору: подобным порывам не стоит потакать, их вообще быть не должно.
Все же он доходит до дверей, останавливается, прислушивается. И как-то машинально нажимает на ручку, когда слышит возню и глухие, странные звуки.
Спящий Хирако мечется на сбитых простынях, вздрагивает судорожно и стонет — Айзен не может разобрать, что именно. Он подходит быстро, садится на кровать и резковато прижимает Хирако к ней, встряхивает несколько раз, чтобы тот проснулся.
И Хирако открывает глаза. Он ошарашен, едва ли не испуган, его колотит, и когда Айзен прижимает его к себе и гладит неловко по голове, чтобы успокоить, Хирако впервые за долгое время не напрягается и не отстраняется.
— Оранжевый, — бормочет он. — Я вспомнил. Оранжевый. Любимый цвет.
Айзен бездумно смотрит в стену, продолжая обнимать Хирако. Он добился своего: Хирако начинает вспоминать себя.
Только что будет тогда, когда он вспомнит и Айзена тоже?